В первом вагоне можно ехать только с насморком, там ужасно воняет туалетом. Я прохожу дальше.
Зачем ты мне? Зачем ты со мной?
Первая мысль о том, что себя можно убить, у меня появилась, наверное, лет в 7 или 10. Ко мне зашёл кореш, и мы вместе плевали с балкона и бросали вниз бычки, которые его отец оставлял в консервной банке — это было такое модное развлечение. Килька в томате.
Вторая мысль была: можно убить другого. Что если скинуть кореша с балкона. Это было приятно волнительно, как будто отвечаешь учителю хорошо подготовленный урок.
Они жили на двенадцатом этаже — там было дешевле. И в этот момент я подумал, что было бы прикольно спрыгнуть. Но не просто, а чтобы разбиться. В этом не было отчаянного желания смерти, просто детский интерес.
…Ощущение, что меня вычерпали изнутри половником. Я смотрел на жилку, которая пульсировала у неё на шее прямо возле стоечки воротника нежно розовой блузки, и понимал, что в этой пульсации — катастрофа.
За что ты мне? За что ты со мной?
Сначала мы просто едим арбуз. Но на самом деле, я уже давно знаю: сейчас она положит полосатую корку, и — начнётся. Она кладёт эту подлую корку на блюдце. Вдох. Выдох. Звонок телефона. Мне знаком этот голос по другую сторону жуткого и бессмысленно погасшего чёрной пустой экрана телефона.
Ли-ля. Два слога в имени, которые причиняют мне столько боли.
Мне плевать вообще на всё. На работу — я даже не знаю, какой день недели. На погоду за окном — снег или дождь, меня ничего не восхищает. Плевать во что я одет. Мои ботинки начищены просто по привычке. Мне на жизнь свою наплевать. И всё это из-за неё! Я ненавижу свою любовь. Она как сторожевой пёс. Я посадил бы её на цепь, давал раз в день еду, только бы каждый день видеть преданные глаза, которые никуда не денутся. Не потому, что меня выбрали, а потому, что не могут уйти.
Неужели кто-то ещё верит, что сила в правде? Она в чём угодно, только не в ней. Ну вот, я убедил, получается, выиграл. Почему? Потому что сильней? Потому что правда на моей стороне? Да всё это полная чушь. В этой победе нет ни радости, ни злости, ни восторга, ни ужаса. Пустота. Как в тёмном тамбуре, где перегорела лампочка. И что мне делать с этой победой?
«Жить,» — это говорит во мне та парадоксальная часть человека, которую невозможно уничтожить.
Ну же, бог, или кто там вместо него, подскажите-ка, как же жить дальше? И незамедлительно ответ, я читаю граффити у станции: «Всё сбудется».