Я думаю, это конец. В электричке на дачу, в закат упирается гусеница из вагонов. Поезд мёртвый. Все вокруг — мёртвые. Лето замерло, встряхнулось дождём, вспылило тополиным пухом, задохнулось липовым цветом.
«Я хочу побыть немного одна,» — я знаю, что за этой фразой катастрофа. Но ничего не чувствую. Впервые за последние полтора месяца, я больше не ношу в своём сердце тоску. Просто жалко, что всё заканчивается именно так: когда кажется, что вот оно, наконец-то, пришло, досталось – и вдруг из кончиков пальцев выскользнуло скользкое, воздушное, невесомое — счастье, что ли?
Противно думать. «И вот теперь бы только и жить… и нельзя жить, нельзя, о, проклятье.»
Это всё было настолько очевидно, и я был уверен в конце, как и в том, что вечер сменится ночью, что солнце сядет, и закат догорит.
Я знаю, что она скажет. Ты хороший, но я так не могу. Они для меня важнее.
Я посмотрю на неё спокойно и печально и скажу что-то вроде «Мне жаль.»
И мы разъедемся в разные стороны, я к каналу Грибоедова, ты — к Малой Конюшенной.
Я верну тебе заколку и платье, которые ты забыла у меня дома, чтобы вернуться. Это похоже на то, как люди бросают монетки в фонтан. Ни за что не сбудется, если не суждено вернуться. А нам не суждено быть вместе и построить всё то, о чём мы мечтали робко. Шёпотом.
Мне легко на душе теперь, из сердца вынули спицу сомнения, и оно забилось свободно, легко.
Это всё будет завтра, но мне больше не страшно. Вы вообще все нестрашные.