Парадная захлопнулась с визгом и грохотом. Я зачем-то подошёл к двери и постоял немного, потом оттуда вышла женщина и оглядела меня недовольно, с головы до ног. Особенно задержала взгляд на моих не чищенных, в серую крапинку, ботинках. Они давно были не чищены, ещё с первого снега, который уже давным-давно растаял.
Дверь снова захлопнулась: был сломан доводчик.
«Ты такой классный,» — сказала она, пряча руки в карманы. Мы шли по аллее рядом с её домом. — «Нет, правда...»
Подняла глаза, посмотрела с испугом, словно опасаясь, что я не поверю. А я уже давно не верил — почти с самого начала.
«Но знаешь,» — она продолжает, запинаясь.
Улица мерцает у меня перед глазами, фонари раскачиваются так, словно сейчас рухнут вниз.
«Знаешь, я поняла, что мы совсем разные…»
Дальше я слабо помню, что именно она говорит. Слова мягкие, осторожные, она выносит их на цыпочках, бережно касаясь, чтобы случайно не рассыпать. Но они всё равно рассыпаются.
«Я поняла это ещё перед Камчаткой… ты такой хороший, добрый, меня никто ещё так не слушал… ты ещё обязательно встретишь своего человека…»
Сердце бешено стучит в груди, я даже не мог представить, что оно умеет стучать так быстро. Потом останавливается.
«Но ты мне не нравишься, понимаешь?.. Я совсем ничего к тебе не чувствую, извини, что так…»
Она смущённо смотрит вниз. Под ногами, потеряв своё золотое великолепие, гниющими трупами лежат коричневые мокрые листья.
Она уходит в темноту парадной, и я больше не вижу её. Раньше она всегда оглядывалась, когда уходила. А теперь я стою один посреди промозглой осени, и мне так охуенно больно, словно огромный воздушный шар надули внутри лёгких, и я ничего не могу с ним сделать: он сжимает всё внутри, я а не могу вдохнуть и выдохнуть, словно меня придавили к стенке чем-то тяжёлым.
Не знаю, сколько я так стоял посреди улицы. Посмотрел наверх: окна светятся. Жёлтый, фиолетовый. Жёлтый синяк, синяк фиолетовый. Щипало в носу и сухо и жарко было в глазах, я вдруг понял, что не плакал уже тысячу лет. Но плакать не хотелось.
^^^
— Ты никогда не жалел, что стал моряком? — спросил меня Олег.
Мы курили на заливе, потому что вечер выдался удивительно тёплым.
— Я только лет в 16 понял, что хочу быть подводником, — сказал я. — Так что, наверное, ещё не успел пожалеть.
Над сумрачной Невской губой реяли три флага: Имперский, Советский и наш.
Дозоров прикурил новую сигарету: «В этом возрасте в голову всегда приходят фундаментальные вещи. Вот ты чего понял в 16, Игорь?»
«Что все люди — бляди,» — он ни на секунду не задумывался над ответом. — «А солнце — ёбаный фонарь.»
Вдали над водой загорелся ярко-красный глаз часовни.
Как всё-таки глупо устроены люди.