Я вышел на улицу после пары дней заточения и сразу же обалдел от весны. От огромного количества запахов, наполнивших город.
Из-вес-на-я. Сотканная из весны.
Я люблю весну, а больше всего на свете я люблю раннюю весну, какая бывает в середине апреля или в начале мая. Когда небо становится высоким и чистым, воздух — прозрачным, его можно черпать и пить. И он дрожит от страха и восторга, и вместе с ним дрожат маленькие клейкие зелёные листочки. Весь город – в салатовой дымке.
Тонет в небе шпиль Александрийского столпа, клоунский колпак Спаса-на-Крови прячется в вечерней мгле. Можно долго смотреть на это спокойное небо и слушать город, и тогда какое мне дело до того, что беспилотник падает на купол кремлёвской башни?
«Ты такая красивая сегодня.»
«Спасибо,» – она смущённо улыбается.
Какое мне дело до того, что сегодня взрывают машину с известным писателем?
Тебе правда всё равно? Равнодушие — это смерть. Нет ничего страшнее равнодушия.
Я больше не хочу саспенса, давайте уже ёбнем по всему миру. Пусть тысячи беспилотников поднимутся разом и сбросят на нас сотни тонн тротила. Сколько можно ждать. Планета и так слишком долго нас терпела. А что до хороших, честных и смелых — так это просто перегибы на местах. Это сопутствующие потери. Последний год нас учат относиться к человеческой жизни именно так — это ресурс, чтобы достичь свои цели.
Мне хочется кричать в это тёмное, такое безразличное небо, как оно смеет так издеваться?
Неужели мы стали настолько чудовищно жестоки, неужели у нас совсем не осталось совести?
«У /них/ не осталось совести.»
Сильным и власть имущим не нужна та родина, которая нужна мне и моим товарищам.
Им наплевать на всё – на людей, на ресурсы, они продадут, расстреляют, отмахнутся. Они научились смотреть на нас сквозь пальцы и в полной мере овладели искусством пожимать плечами.
На что им не похуй — да хуй его знает. Может, только на деньги не похуй.
Для них нет больше чести, совести, любви, помощи, милосердия, сострадания. На языке сильных это называется только одним словом — мзда.
«Для кого, для них — о ком ты?!»
И мне опять сегодня ужасно больно от того, что государственная машина, скрипя своими шестерёнками, проехалась по нам и, мигнув на перекрёстке, умчалась за поворот.
Я ограбленный и нищий, злой и беспомощный, преданный тысячекратно, стою один посреди глупого города и своей глупой жизни. И мне не о чем просить и не за что бороться.