Казарменная жизнь иногда (часто) состоит из невыносимо тупых приказов. Особенно, когда в части оказывается командир батальона.
Он совсем не разговаривает обычным языком, от него можно услышать только мат. На построении он снова называет нас пленными. Правда, теперь с утончением: мы похожи на пленных из ДНР. Шутить можно про всё на свете, я в этом уверен, но сегодня, усмехаясь, вспоминаю пока ещё единственного двухсотого из Донбасса, которого видел собственными глазами.
Мы относим из части к полигону баклажку с ацетоном. Это всё из серии тупых приказов. Со мной в паре посылают молодого срочника, совсем ещё мальчика, наверное, из весеннего призыва. Короче, соображает он с большим трудом.
Мы идём, а баклажка периодически больно стукается мне в коленку, потому что срочник идёт не в ногу. Я чувствую вскипающее потихоньку раздражение.
«Твою мать, можешь идти в ногу?»
Он что-то бубнит под нос, но я разбираю только «бля» в начале, середине и в конце. Господи, да хрен с ним, не хватало ещё ругаться из-за ацетона.
Хочется побыть таким «дедом», типа я-то в этой системе давно, зудит самолюбиво сердце, бьётся пульсом где-то в солнечном сплетении, и хочется посмеяться над непутёвым парнишкой. Сдерживаюсь. «Срочник?» — спрашиваю, хотя и так догадываюсь сам. «Так точно,»— по голосу мне кажется, что он меня боится. Ладно, ну его, не буду донимать. Это слишком жестко, а зачем мне быть жестоким?
Бля, да и с чего я решил, что чем-то лучше, чем он? Может, потому что тремя (максимум — четырьмя) годами старше этого мальчика? Да я сам такой же глупый мальчишка. Смешно. Я чувствую, как начинаю улыбаться, но теперь уже совсем не мысленно, а по-настоящему.
_
Почти любое свободное время в казарме — это хохма.
Пацаны выстраиваются в коридоре перед КХО (там больше всего места) голые по пояс. Все уже в шлёпках, один только Кузя до сих пор в берцах. Его ноги там наверняка уже разложились на молекулы.
Пеной для бритья, очень старательно, чуть не высунув язык, Тер рисует каждому на голую спину по букве. В конце получается «Южка». Мы ржём, а Ваня Белых, имеющий на правах командира доступ к камере, делает снимок на память. Второму отделению рисуют «Брянск». (На «Север» видимо уже не хватило пены).
У нас наконец-то постирались футболки. Белых строит нас в коридоре, опять голых по пояс. (Почему в моих рассказах мы всегда раздетые?!)
Потом очень торжественно и по-отечески нежно комвзвода приглашает к себе каждого по фамилии.
«Курсант Брусенцов!»
«Я!»
«Выйти из строя на три шага.»
Стараясь сдержать улыбку, я шагаю к командиру. «К принятию чистой одежды приступить!»
Я отдаю честь и получаю футболку, пахнущую дешёвым порошком, прачечной и ещё какой-то гадостью.