Земля курит огромные полосатые трубки, выдыхая белый дым в ночное тёмное небо, из которого будто что-то ушло, исчезло. Оно теперь другое.
— Тебе так плохо, потому что ты из человека, из девушки, бога сделал… — он тоже курит, тёмные, с терпким запахом табака, сигареты. В прищуренных глазах укор и уверенность. Он точно знает, что говорит.
Так же подло, как и взяли когда-то Трою, она ничего не говорит до самого конца. Я не сразу вижу её в толпе, но потом, когда нахожу глазами, сердце у меня вдруг останавливается, и я не чувствую ничего, кроме огромной горячей пустоты. Я вижу, как она идёт вниз по улице. И она не одна. За плечи её обнимает он — высокий, красивый. Улица сначала плывёт, потом останавливается. Я вижу очень чётко все детали: вот трещина в асфальте, вот пролетело что-то в воздухе едва заметное — маленькие снежинки. И только рядом теперь не я, а тот красивый и высокий.
Сердце обиженно стучит изо всех сил и колется тоской и гневом от бессилия. Там, где они, нет условий. Нет и не может быть никаких обстоятельств. Там всё безусловно и очень просто.
«Не преданный вам, а преданный вами.»
Всё — ложь. Огромная, скользкая, ледяная, как пол утром, когда идёшь по нему босыми ногами, и страшно хочется обратно в уют тёплого одеяла. Ложь прогуливается с нами по бульвару, вплетается в косы незримыми нитями, ведёт её за руку ко мне и целует в прохладные губы. Я ненавижу ложь. Если бы можно было бы избавиться от неё навсегда, насовсем, я бы сделал это любой ценой.
Всё в этой комнате, начиная от стола, где разбросаны чертежи, заканчивая полом, на котором, рядом с кроватью Хорошевского, высокой стопкой — учебники, всё раздражает и будто изнывает от какой-то томительной тоски и бесконечного ожидания.
Я закрываю книгу, потому что всё равно не понимаю, о чём только что прочитал эти несколько страниц. Андрей напротив закуривает и удовлетворённо откидывается на спинку стула: он прекрасно успевает готовиться по плану, даже, наверное, сверх нормы. Хлопает дверь от сквозняка.
Когда я влюблён, я не могу зубрить. Когда я опустошён нелюбовью, я тоже не могу зубрить. Получается, что нормально учиться я могу только в том случае, если ничто не нарушает равновесия.
Это я в октябре себе сказал. А сегодня почему-то всё нет этого спокойствия.
Я выхожу на улицу и бесцельно иду (нет, скольжу) в поисках чего-то. Чего. Лёд превратил улицы в каток.
Сессия. Моя четвёртая зимняя сессия, последняя такая, ещё не выпускная. Мне становится очень жаль, и одновременно страшно от того, что всё заканчивается, от того, что я столько времени потратил впустую, что ничего не понял сразу, а только под конец, что ошибки нельзя исправить, а можно только постараться их не повторять вновь, но я не могу. Не могу не ошибаться, и заново, каждый раз будто с разбегу на те же грабли: уже даже смешно от того, что лоб разбит.