...С каким-то садистским удовольствием я опять и опять вспоминал этот момент, прокручивал в памяти без перерыва, и снова в ушах звучал его голос с сердитыми раздражёнными нотками.
Я с самого начала знал, что всё пойдёт не так. Начиная с трамвая, который не приехал вовремя, пробок и аварий на дорогах, какого-то удивительно душного и жаркого воздуха и, заканчивая наконец, моим опозданием. Может, в этом была моя ошибка? Что я с самого начала ждал чего-то плохого, в тайне очень сильно надеясь на хорошее? В любом случае, как только я его увидел, то сразу понял, что руки мы друг другу сегодня не пожмём.
«Привет, а я уже думал, ты забыл,» — в голосе и на лице спокойствие, но я уже предчувствовал что-то.
Тревога ледяной рукой схватила меня за сердце и начала потихоньку, с наслаждением сжимать пальцы. Полдороги мы ехали молча. Сначала мне было неловко, потом стало всё равно.
Когда я уже привычно сворачивал через улицу Молдагуловой на Среднеохтинский проспект, поймал себя вдруг на мысли, что совершено ничего не чувствую. Я настолько увлёкся своим дурацким анализом, что затормозил резко на красный перед самым пешеходным переходом. С заднего сиденья на пол полетели какие-то документы, папки и бумажки.
«Блять, Ян,» — он выругался трёхэтажно. — «Ты чего?»
Я разозлился не меньше его. Всё, блять, просто всё в этом проклятом городе трёх революций было сегодня против меня! Да не только сегодня, а последний месяц. Кажется, эти разочарование и обида так явно обозначились на моём лице, что даже голос Дамира немного потеплел. Я видел боковым зрением, как он рассматривал мой профиль, но нарочно слишком сосредоточенно и зло смотрел вперёд в лобовое стекло, до белых костяшек сжимая руль. Он позвал меня по имени, и только на третий раз я повернулся. В лучших традициях нахуй.
«Ну ты чего,» — повторил он уже второй раз свой вопрос, но каким-то примирительным тоном, — «давай соберись.»
«Я и без вас это знаю,» — мне, наверное, не стоило говорить с ним так резко, но всё, о чём я тогда мечтал, так это чтобы наша поездка закончилась как можно скорее. И вообще все эти поездки. Я даже был готов не поднимать больше разговора про пропавшие 1,5 часа нашего времени. Лишь бы больше его не видеть. Меня мучал стыд, мне было обидно, и я злился.
«Вам обидно и вы злитесь — вот разгадка вашего поколения.» Кажется, /так/писал Достоевский? Причём тут поколение, интересно? Вот я. Вот мне уже 20 лет и даже чуточку больше. Вот мне обидно. До ужаса обидно, я злюсь, я расстроен. И никто не сможет ничего изменить.
Захотелось курить.
«Заканчивай расстраиваться,» — сказал он, садясь в машину после того, как отнёс документы.
Я затушил окурок. Легко говорить. Краем глаза взглянув на лицо Дамира, я увидел его большие зеленоватые глаза. Лицо его было спокойным и почти бесстрастным. Почти ничего, никаких эмоций нельзя было там прочесть. Я, наверное, тогда в первый раз за всё время на него рассердился.