Весело. Вольно. И молодо.
Хотя нам, скорее, было спокойно. После бури конфликтов, взаимных признаний в ненависти к друг другу стало немного легче дышать.
Давно мне не было так тихо и спокойно. Мы красим забор действительно как в том бородатом анекдоте из армии – от первой доски и до обеда. Солнце печёт из-за туч, стрекается крапива, высокая крапива по голым рукам и иногда по торсу, и очень здорово вот так красить деревянные старые доски, смотреть, как они под нашими кистями превращаются в новые и красивые, здорово ни о чём не волноваться. Дозоров матерится на комаров. Матерится тихо, потому что стесняется зачем-то, что хозяйка услышит его ругань. Обычно Олегу такое несвойственно.
Хозяйка дома, в котором мы остановились, выходит утром на крыльцо сруба, такая странная в своём уважительном, грациозном спокойствии, что даже становится неловко за наши пыльные берцы, усталые хмурые лица. Нам сразу хочется улыбнуться ей, и мы улыбаемся, и просим стоянку на пару дней. За работу, разумеется. Ей, наверное, лет 75 или около того, у неё красивое платье, светло-бежевое, в кружевах, и оно так хорошо гармонирует со всем, что находится в доме. Эти занавески на скрипучих, но прочных и чистых окнах, букеты невиданных полевых цветов на столе в доме и на террасе, утренняя свежесть деревни, звенящая, но тихая речка, изящные движения и разговор хозяйки – всё отзывается во мне сотней восторженных аллюров сердца, тысячей хрустально-радостных перезвонов.
После работы мы полностью вымазаны в краске. Речка обнимает наши уставшие тела, ласкает студёной водой. Я вижу свои руки, белые, почти полностью лишённые загара, с венами на мышцах, но после купания тело становится розоватым и коричневеет. Загар ложится, алтайский, ровный, бронзовый.
В поле, далеко за рекой — кони. И разыгрались же кони в поле. Я не очень представляю, как они должны разыграться, но мне очень нравится эта фраза.
День, жаркий, знойный, пыльный, сменяется холодным вечером. Воздух стоит, его можно видеть, дрожащим сначала от жары, а теперь от холода. Его можно втягивать по трубочке, как кисель.
— Лохматый такой... — говорит хозяйка, заботливо проводит рукой по моим волосам, и на лице её улыбаются и искрятся радостью и нежностью тысячи морщинок. Олег улыбается её словам. Я зачем-то обижаюсь. Не потому, что подумал вдруг, что она хотела меня задеть, вовсе не поэтому. Но 20-летнему парню, которого воспринимают всерьёз, не говорят про лохматую голову. Ведь не подошла же она с этой фразой к Олегу? Потому что выглядит он, мыслит и ведёт себя совсем иначе, чем я. Он другой. Он какой-то взрослый, мужественный, уверенный, твёрдый. Я выгляжу на свой возраст, но моим поступкам всё ещё не хватает решительности, мои мысли всё ещё наивны и инфантильны...
Олег улыбается её словам. Я смотрю в окно и тоже улыбаюсь. Там, над полем, за рекой садится солнце, отражаясь в воде, рассеивая нежные лучи по воздуху. «Какая глупость, Ян,»– говорю я себе. «Ах, сколько же всего тебе нужно выучить и сколькому научиться!..»
Чёрные фигуры коней несутся вдоль реки, по нашему ближнему берегу, несутся аллюром, галопом, стремительно, я вижу их сильные тела, слышу топот и, мне кажется, что даже дыхание... «И разыгрались же кони в поле». И разыгрались же кони...