Она верит во всякую чушь: типа ауры, заряженной воды, инопланетян. Мы лежим на кровати, я смотрю на идеально мягкий изгиб её бёдер и слушаю эту ахинею. Я настроен ужасно миролюбиво и нет сил доказывать, что она заблуждается. Когда я еду по утрам из части, стою на эскалаторе метро, иду по городу, настроение бывает более злое. Меня раздражает её наивность, и в этом нет очарования, какое иногда мне является.
Трепетная беззащитность. Такая очаровательно щемящая искренность, когда признаются шёпотом, что, например, верят в Бога или в переселение душ. Не знаю, почему меня это так восхищает — способность верить в чудо. Я так не умею, и мне завидно. Очень завидно, прямо до стиснутых зубов.
Меня злит. Злит, что она не моя. Не знаю, как можно без, но с ней — невыносимо. Это конкретная зависимость, и мне отчего-то даже нравится.
В среду, когда мы шлялись по парку на окраине, чужие, лишние, но всё же — за руку (вот пара впереди нас тоже сцепляют руки в замочек: никогда не знаешь наверняка, они правда влюблены или, мучимые эти чувством, просто боятся стать одинокими). Так вот мы шли и молчали, и это было плохое молчание, очень плохое. Когда нужно поговорить, но вам обоим уже так наскучило, и достало, и неохота.
Около пруда, на деревянных настилах сидели люди. Солнце светило мягко, так бывает только иногда и только летним вечером: лучи словно проходят через небо и рассеиваются. Они просто сидели. И в этом было столько безмятежного спокойствия, какого я не испытывал уже очень давно. Люди сидели на досках: в наушниках, с книгами, и просто так, у кого-то рядом лежал велосипед. Они сидели и смотрели на вечер и воду. Город вокруг колпаком накрывал их всех, и казалось, что никогда в мире не было суеты, никогда не будет войн, и вообще время остановилось: можно сколько угодно сидеть и смотреть на воду, и этот тягучий и сладкий сироп вечера не закончится. Я вдруг очень ясно ощутил тоскливую зависть.
Я давным-давно не испытывал этого странного чувства, когда город становится родным и тёплым, и все вокруг хорошие, очень хорошие, и с тобой не может случиться ничего плохого. Я испытывал его, сидя в электричке, по дороге в Сестрорецк, когда только начинались летние каникулы, а впереди было вечное лето. Я испытывал ощущение пронзительного счастья иногда просто идя по улице, возвращаясь вечером в пятницу из института после пар, от салюта на 9 мая или когда возле метро видел, как ждут с букетами парни своих девушек.
А тогда, на окраине в парке, я почувствовал, что мне больше не доступна эта нежность в сердце, как будто все оказались внутри мягкого купола, а меня не пустили, оставили снаружи. Защипало в глазах от всей этой картины: люди на траве и досках, читают книги и слушают музыку, идут возле воды под руку и одинокие, но в этом одиночестве нет отчаяния, а только уверенное счастье. Мне очень захотелось быть одним из этих счастливых спокойных людей, но меня отсекли, выбросили (или я сам это сделал с собой?), и пустота внутри вдруг стала разрастаться, выжигать печень, сердце и лёгкие. И даже если заплакать — не станет проще.
„Я чудовище, что погубило мир. Разрушил. Убил. Предал.“