Она называла это «Да просто устала…». Я называл это *предчувствием пиздеца*. Она молчала на другом конце в трубке, и я опять знал: это оно.
Предчувствие пиздеца всегда появлялось где-то на уровне живота, добиралось до грудной клетки, и упругим мячом билось в сердце. Потом оно проникало в голову, и я больше не мог ни о чём думать.
Она говорила так: «Я не совсем уверена, правда, мне надо немного подумать. Я не понимаю, Яр, как ты ко мне относишься.»
Не убивай меня. Я влюблён.
Я целовал её на морозе горячими от счастья губами. На перроне перемигиваются двумя белыми глазами фонари. Когда я вижу прекрасное, я сразу думаю о ней. Ну или не прекрасное, а просто необычное или смешное. Я представляю даже не то, как расскажу, а просто думаю, что было бы здорово, если бы она тоже стояла здесь, рядом со мной.
На выходных мы играли в семью, и я называл её «любимая», хотя никогда в жизни никому не признавался в любви.
Я врал незнакомцам. Часто. Это была игра: почему бы не сказать неправду, если больше никогда не увидишь этих людей — в этом нет ничего предосудительного. По мелочи и по крупному. Ложь про то, что нельзя проверить. Я врал так легко и, даже помня о том, что сказал ложь, мне никогда не было стыдно.
Завтра я должен был соврать ей.
Наврать с три короба. Хорошее выражение. У меня отличная фантазия, и совсем нет совести. Прекрасное качество.
Мне неприятно об этом думать, кажется, что случится что-то страшное. Или что я причиняю боль.
Почему я вообще забочусь о том, что подумает *она*?
«Наверное, потому что она тебе нравится, Яр,» — отвечает кто-то разумный в моей голове (или в сердце?), но я презрительно не додумываю эту мысль.
Мне всё равно. Я никого не люблю и никогда никого не любил. Я даже не знаю, что значат эти слова. Ну ладно. Конечно, я люблю маму, Отечество, и там ещё по мелочи, всякие разности жизни, но это всё не имело никого отношения к словам «любимая». Я улыбаюсь самой лживый улыбкой. Боже мой, как это подло. Перехватывает дыхание.
Теперь катастрофа была настолько неизбежна, что даже не было страшно. Как человек, который заблудился в лесу, но, осознав всю бедственность своего положения, больше не ищет тропинки, а просто садится на землю — так и я, немного уставший и безразличный теперь к ней, своим чувствам и ко всему на свете, ложусь на спину, закрываю глаза, не думаю о завтрашнем дне.
Ложь нельзя продумывать заранее — иначе ошибёшься. Лучше всего сочинять находу, и в такие моменты я сам будто верю в то, что рассказываю. Верить необходимо. Иначе дыхания не хватит.