Пацаны курят одну за другой.
Мысли так разбежались, и сердце тоже, бестолковое, пропускающее удар — от страха, и ещё один — от неизбежности происходящего. И ещё один…
Ночь, пропитанная тревогой, липкой, какой-то ненастоящей, противной и скользкой.
«Господи, а как же было хорошо,» — запоздалые сожаление проносятся в голове.
И тут же через секунду прыгает от восторга и жажды подвига юный мальчишка: ах, как это всё же весело.
Неведомая сила собирает нас всех в 343 у Вани Белых. У него усталое лицо, действительно немного бледное. Он шутит растерянно.
Мы смотрим что-то. Обращение Суровикина. Я думаю о том, что будет, если всё-таки случится гражданская война. Думаю с тем самым эсхатологическим восторгом.
«Убьют ещё,» — почти радостно, цинично ухмыляюсь.
Только сердце прыгает внутри от ужаса и несогласия: может, тебе и всё равно, что убьют, а меня-то за что?!
Не знаю, что чувствую, будто всё смешалось в котёл, выключить бы голову, забыться сном.
Смехом гудит комната, пацаны шутят.
Вот Димка Сухорученков щурит близорукие глаза. Двигается ближе к телефону, на котором голова генерала Суровикина вещает.
«Проснулся, Сухочипсенков,» — поддевает Саня Волков.
«Доброе утро, новобранцы,» — парирует Дима.
Страшно, потому что неизвестно. Больно, потому что больно за Россию.
Горько, потому что не хочется столько ненависти.
Восторг, потому что ощущаю свою принадлежность к чему-то большому, необъятному, неотвратимому.
Где-то далеко в городе лупит салют, нам в комнате слышен его глухой грохот. Выхожу в коридор, зажмуриваю крепко глаза, до слёз: желание загадать на салют – сам придумал эту глупость. Никому ни за что не расскажу, что загадал.
Если революция, я хочу её встретить вот так: в родной комнате общаги, с родными пацанами. Мы всех перешутим, выкурим папироску, всех победим, и ещё будем самыми счастливыми.
«Идите спать, пацаны,» — разгоняет нас по койкам Ваня Белых. Парни тушат сигареты. — «И не беспокойтесь об этих интересных временах»