[С мая по июнь.]
Мы сидели на бетоне, забравшем в себя весь жар солнца, свесив ноги вниз, к воде. На ней была короткая голубая юбка, и поэтому, когда она болтала ногами, ткань задиралась на бёдрах, обнажая больше, чем хотелось бы. Наши голые руки и ноги белели в темноте, как у мертвецов. И было вокруг так тихо, что даже привычный шум города, казалось, внезапно исчез.
Весна закончилась, а весеннее любовное обострение у меня — нет.
Синие в ночном отражении канала губы, влажные, как его бетонное дно. Влажные губы от красного сухого. Я ненавижу красное вино (да и вино в целом), но она его любила. В поцелуях ещё теплилась надежда на что-то доброе и очень искреннее.
«Ты приедешь ко мне в Москву на защиту?» — спросила она, прижимаясь к плечу.
Сердце печально ухнуло вниз, и стало противно и безразлично. Я покачал головой.
Потянув меня за ворот фланелевой рубашки, скользя своими пальцами по моей шее, она поднялась и сказала: «Тогда поехали ко мне. У меня родители на даче.»
Слушай, тебе непременно нужно было испортить вечер.
«Я что, некрасивая?» — в её голосе зазвенели злые слёзы.
Я поднял голову, скользнул взглядом. Нет, конечно, она красивая. Закат догорел, и облака теперь были пепельно-розовые. Облака тоже были красивые. Но я их не хотел. И её — тоже.
«Ты красивая,» — сказал я, пытаясь выглядеть убедительно, но к пятому курсу врать так и не научился.
Это была не моя игра.
Тебе что, больше ебаться не с кем?
…Со всей тяжестью светлой июньской ночи обрушилась жизнь. Ударил розовым обухом по голове рассвет, и удивительно прекрасно запахло ранним городским утром так, когда асфальт за ночь не успел высохнуть после вечернего дождя.
В городе нет никого, улицы спят, только пара окон многоэтажек горит нежным светом. Почему не спят люди в тех окнах? Почему сегодня не сплю я? Я очень устал, ужасно устал, но не могу спать.
Может, там вдвоём не спят влюблённые, или никак не уляжется перед экзаменом студент, прогулявший весь семестр? Может, поэт не может закончить строчку четверостишия? А может кто-то такой же как я — усталый и не спавший — не может отгадать, откуда на сердце такая тяжесть? Откуда она берётся и почему я не могу найти причину?
… Мы бежали под проливным дождём, шлёпая кроссовками по лужам, и футболка прилипла к телу, давая рассмотреть всё самое сокровенное. Джинсы потемнели и стали тяжёлыми кандалами.
В кафе, куда мы забежали и название которого даже не успели прочесть, я незаметно под столом вылил воду из своих кроссовок.
У меня есть молодость и нихуя больше, и, если честно, это так здорово.
….Я целовал её, а потом испугался, что она свалится прямо тут в обморок, потому что услышал, как странно и внезапно сильно забилось её сердце, и дыхание стало неровным, будто испуганным. Потом я понял, что в этом дыхании было одно только страстное желание. Она закрыла глаза, светло-зелёные, как трава в середине апреля, и тяжёлый влюблённый взгляд погас в темноте.
Белые ночи, плохие белые, хорошие красные, красные светофоры, голубое высокое небо и голубые пидоры в бесконечных праздных барах на Рубинштейна.
Всё чудесно, потому что мне сегодня до смешного легко. Нет и не будет никаких обязательств, и даже если мы просто потрахаемся или уедем в разные стороны — это в сущности одно и то же. Она вдруг начинает говорить так оживлённо и много, чтобы сгладить неловкость момента, а мне становится неловко только от её поспешного лепетания. Лето взорвалось холодным ветром. Это всё было 31 мая.
Я шёл обратно по пустым улицам и думал, почему мне не понравился её взгляд. Я пытался подобрать точное прилагательное, но слов, которые я знал, катастрофически не хватало. Масляный взгляд? Опьяневший? Тяжёлый? Пошлый? Нескромный? Туманный с поволокой? Мне нужен был словарь.
И ещё. «Я не хочу с тобой трахаться, это не про любовь.»