Кухня поплыла перед глазами. Мне было так стыдно, так мучительно стыдно, и я как будто первый раз во всей мере понял, /что/ значат эти слова.
Больно закружилась голова, и что-то огромное, белое и горячее зародилось и начало расширяться внутри, расходиться от сердца до кончиков пальцев.
Раньше всё было на ИХ совести. А теперь стало на моей. Как так может быть? Я сделал больно человеку, и от этого мне самому было невыносимо.
Мы говорили чуть насмешливо, таким будничным тоном, что сами, казалось, верим, что нам больше не больно и не страшно.
И я только тогда понял вдруг, что это всё напускное. И ещё понял, как же отчаянно бьётся где-то там сердце, попеременно, горькими ударами смирения и мучительными — ярости.
И ещё есть вещи, о которых не говорят. Вот вы видите, человек улыбается, и думаете, ему легко.
Где-то сердце толкалось взволнованно и страшно. И в глазах застывал на самой роговице морозный ужас. Я не мог, не мог, это не со мной! Совесть отчаянно пыталась спрятаться, закрывала стыдливыми руками лицо, забивалась куда-то в самые тёмные уголки души. И тут же яростно, будто в пропасть с обрыва — осознание: это ты. Только ты виноват. Но только ты думал, что абсолютно честен, а оказалось, что ты ещё хуже. Потому что ты врал себе. И за это вдвойне виноват.
Ну как тут объясниться? Как? Я бы и сам, наверное, не стал слушать. И если вдруг больно теперь будет мне, то я это заслужил. Ты можешь теперь пинать меня, заставлять ходить колесом, показывать смешные трюки — всё, что угодно.
Ну и пусть! Заслужил! Бесчестный и малодушный, трусливый, и до ужаса глупый! Бесчестный — страшное слово, когда совесть не молчит.
Теперь стало так мучительно всё равно, и горький тяжестью легли на сердце — слова, поступки, и всё равно так, когда уже шагнул с обрыва, сорвался и летишь вниз головой.
И это истошное молчание.
И не знаешь, что делать. И сил нет.